История переводов кантовских текстов на русский язык началась довольно рано — в самом начале XIX века. Еще в 1780-х годах профессора Московского университета Н. И. Новиков и И. Г. Шварц создали неформальное Дружеское общество, главной задачей которого было распространение истинного просвещения. Материальной основой деятельности Общества стал полученный Новиковым контракт «на содержание университетской типографии», но не только: на частные пожертвования Обществу очень быстро удалось открыть «Учительскую, или Педагогическую семинарию», а затем и «Переводческую, или Филологическую семинарию». Так что у знаменитой плеяды «архивных юношей» был достойный исторический фон; на широкую литературную дорогу они вышли совсем не «из-за угла».
Стараниями этого Дружеского общества из Киевской духовной академии в Москву перебралась небольшая группа одаренных молодых людей, среди которых находился и Яков Андреевич Рубан. Именно он в 1803 году сделал первый перевод на русский язык текста, принадлежащего И. Канту: «Кантово основание для метафизики нравов» (позднейшее, более правильное и закрепившееся на русском языке название этого сочинения — «Основоположение к метафизике нравов»). Причем существенно, что перевод был осуществлен Рубаном с немецкого языка, а не с французского, подобно многим позднейшим переводам Канта.
В 1804 году появился перевод Р. М. Цебрикова «Иммануила Канта Наблюдения об ощущении прекрасного и возвышенного» («Наблюдения над чувством возвышенного и прекрасного»). Примечателен он тем, что уже несет на себе следы вмешательства цензуры: некоторые слова и выражения в тексте заменены слепыми отточиями.
Критицизм Канта долго и болезненно приживался в России, но монументальность его учения не позволяла оставить его в тени позднейших философских увлечений русского образованного общества, и в 1867 году, в эпоху увядавшего шеллингианства и набиравшего силу позитивизма, появился первый перевод «Критики чистого разума». У М. И. Владиславлева была репутация дотошного, вдумчивого философа, и теперь уже трудно сказать, природный темперамент переводчика соответствовал масштабу задачи, за которую он взялся, или кантова «Критика» выковала такой его характер. Ни традиции преподавания философии в то время еще не существовало (Владиславлев был одним из первых штатных профессоров-философов Санкт-Петербургского университета), ни переводческой школы, ни устоявшейся терминологии — ничего.
До сих пор русскоязычная манера философствования небрежно относится к формированию понятийного аппарата, в погоне за «точностью» зачастую бездумно перенося из немецко-, англо- и франкоязычной литературы специальную терминологию в локальный философский тезаурус. Хотя «точность» в том и состоит, чтобы сделать, по возможности, термин понятным. У русской философии нет базы живого языка, как, скажем, у древних греков, для которых слово, взятое из живой речи в философский обиход, оказывалось естественным образом связано с массой контекстных оттенков и культурных коннотаций. Нет и средневековой традиции штудий латинских юридических и богословских трактатов, с их отточенной практикой филиации тончайших оттенков значений и смыслов. Здесь уместно будет вспомнить, что Ф. Борн еще при жизни Канта перевел «Критику чистого разума» на латынь, видимо, для большей понятности и доступности.
Какие проблемы «немоты» русских слов приходилось решать Владиславлеву, сегодня трудно представить. Не все получилось сразу и «на века». Одной из неудач Владиславлева можно считать его перевод центрального для кантианства понятия «Ding an sich»: у него это «вещь сама в себе». Отступив на шаг в сторону и пытаясь понять это словосочетание по-русски: вещь сама в себе — это как?
Следующий перевод «Критики чистого разума» был выполнен Н. М. Соколовым (1896–1897 годы, в двух томах). Соколов уже в каком-то смысле был «карликом, забравшимся на плечи гиганта», он видел дальше и понимал глубже: у него была база Владиславлева, был опыт тридцатилетнего критического осмысления «Критики». Он исправил ошибки, убрал искажения; но он не был профессиональным философом, он был поэтом, публицистом и скорее энтузиастом, зачарованным Кантом.
«Настоящий» перевод «Критики чистого разума», живущий до сих пор, был осуществлен Н. О. Лосским в 1915 году. У Лосского под рукой были уже не только опыты Владиславлева и Соколова, но и переводы главного трактата Канта на европейские языки. Вместо «вещи самой в себе», «вещи по себе» и даже (у Вл. Соловьева) «вещи о себе» («Ding an sich selbst») появилась привычная «вещь в себе». При переиздании его перевода в «Философском наследии» (3-й том шеститомника, под ред. В. Ф.Асмуса) в 1964 году были устранены неточности, восполнены незначительные пропуски, но «вещь в себе» осталась.
Между тем даже из контекста понятно, что речь идет о «вещи, которая существует сама по себе, независимо от познания». Здесь нет акцента на принципиальной непознаваемости вещи. У Канта вообще очень редко встречается выражение «в себе» («in sich»), и оно не несет на себе какой-то особой контекстной нагрузки. Обычное же его словоупотребление: «Ding an sich» и «Ding an sich selbst». Г . Праусс провел скрупулезное исследование, сравнивая эти два варианта «вещи в себе»; вывод: они означают то же самое — «вещь, рассматриваемая сама по себе».
Все эти нюансы уже были учтены в восьмитомном собрании сочинений Канта (1994).
Но если среди олимпийцев Второй Международной студенческой олимпиады по философии 2024 года найдутся особо трепетные ревнители кантовского слова, всё это можно самостоятельно проверить по последней пятитомной билингве Канта «Сочинения на немецком и русском языках» под редакцией Н. Мотрошиловой и Б. Тушлинга (Москва, 1994–2019).
Литература:
Круглов А. Н. Философия Канта в России. Калининград, 2024. С. 158–168.